Название "Камелот" придумал французский поэт Кретьен де Труа, живший при дворе Элеоноры Аквитанской. Вдохновленной лирикой трубадуров, он ввел в легенду об Артуре тему рыцарской любви и культа прекрасной дамы. Благодарный рыцарь поклоняется своей возлюбленной и посвящает ей себя и всю свою жизнь.
Ради нее он совершает отважные подвиги.

Камелот Кратьена де Труа находился вне времени и пространства - в волшебной стране заколдованных лесов и замков. Отсюда рыцари отправлялись в свои странствия, чтобы, преодолев колдовские чары и вполне реальные испытания и трудности и испытания,с победой возвратиться домой.

Легенда о короле Артуре получило распространение в ХII веке благодаря историку Гальфриду Монмутскому. В его повествовании двор Артура находился в Карлеоне в Южном Уэльсе, где когда-то располагалась римская крепость и амфитеатр. Во времена Гальфрида руины этого некогда величественного города еще сохранились, поэтому не удивительно, что под его пером он превратился в легендарный Камелот.
Дух короля Артура присутствует повсюду: в до сих пор являющемся местом поклонения Карлеоне, где, как говорят, находился золотой замок Камелот, и на вершине горы Сноудон, где, согласно легенде, был похоронен король бриттов и существовало озеро, поглотившее меч Экскалибур. Этот дух присутствует и в местечке Сент-Дэйвидс, чей великолепный собор сотни лет противостоит гуляющим по полуострову жестоким ветрам. В таких местах нетрудно поверить в существование колдунов, драконов, пророков и мессий.

Ещё один претендент на звание древнего Камелота - это замок Тинтаджел на Северном побережье Корнуолла, где, как предполагается, и появился на свет Артур.
Правда, замок стоит там только с 1145 года и по возрасту явно не дотягивает до Камелота, но раскопки показали, что на его месте когда-то был кельтский монастырь, а найденные в земле глиняные черепки свидетельствуют о том, что кто-то жил там и в V веке. Так или иначе, предполагаемая связь замка Тинтаджел с именем короля Артура до сих пор привлекает туда множество туристов.

Однако наиболее вероятное местонахождение Камелота - замок Кэдбери в местечке Саут-Кетбери, графство Сомерсетшер.
Именно там во времена, когда, как предполагается, жил Артур, находились крупнейшие укрепления бриттов и жил король, который мог собрать самую большую армию на острове. Первым эту гипотезу выдвинул Джон Лиланд, хранитель древностей при дворе короля Генриха VIII.

Это утверждение подкрепляется и некоторыми археологическими данными - в 60-х годах во время раскопок, проводившихся в этом районе археологом Лесли Элкоком, было обнаружено, что относящийся к железному веку форт Саут-Кэдбери был заново укреплен в V веке, то есть в то время, когда вполне мог существовать король Артур.
Построили форт еще в I веке до н. э., а в 83 году н. э. он был захвачен римлянами.

Самое известное в наши дни повествование о короле Артуре под названием "Смерть Артура", принадлежащее перу Томаса Мэлори, появилось в 1485 году. Он считал, что Камелот находится в Винчестере по той простой причине, что с 849 по 1066 год там была столица саксов. Согласно другой версии, Артур жил на севере Британии, в королевстве под названием Далриада.

Отсутствие сколь бы то ни были определенных сведений о местонахождении Камелота, вероятнее всего, объясняется тем, что замок, подобно его хозяину, существовал лишь в воображении летописцев. Если легенда об Артуре имеет реальное основание, наиболее вероятным прототипом Камелота можно считать Кэтбери. Но, в принципе, так ли уж это важно - ведь истинная притягательность этого рыцарского замка прежде всего в том, что он символизирует такое место, где правят честь и отвага,а люди живут в мире и согласии. Очень точно выразил эту мысль английский поэт Теннисон, написавший о Камелоте:
"Нигде, о господи, такого града нет, есть лишь видение, и только.."
(из книги "Планета чудес и загадок")

Легенды об Артуре имели широкое хождение в Уэльсе. В них он представал как защитник родины, окруженный верными товарищами, такими, как Кей и Бедуир. На эту - валлийскую, кельтскую - традицию опирался Вильям Малмсберийский, создавший в XII в. латинскую "Историю английских королей". Будучи серьезным для того времени историком, Вильям утверждал, что героическая фигура короля Артура должна занять достойное место в подлинно исторических трудах, а не только в народном воображении.
        Подлинным "отцом" артуровской легенды следует, однако, считать, Гальфрида Монмутского (XII в.), написавшего по-латыни "Историю бриттов". Гальфрид создал историю 99 британских королей, начиная с легендарного Брута. Примерно пятая часть его труда посвящена Артуру. Здесь он изображен уже не только как воин, но и как король, окруженный верными рыцарями, типично средневековый монарх, покоривший многие народы, потомок императора Константина. Гальфрид, с "Истории" которого начинается "героико-романный" этап в развитии образа короля Артура, описывает его двор как средоточие рыцарской культуры и цивилизации.

         Книга Гальфрида быстро завоевала популярность. Сохранилось 200 копий его произведения, которое к концу XII столетия уже было хорошо известно во Франции, Испании, Италии, Польше и Византии. Неудивительно поэтому, что в 1155 г. Вас перевел ее на французский язык и существенно расширил, превратив в роман под названием "Брут". Именно Вас впервые ввел в артуровскую легенду образ Круглого стола и ряд других чудес, а также - под влиянием французской традиции - и многие куртуазные мотивы. В том же, XII в. появилась первая английская обработка легенды - стихотворный "Брут" Лайамона, повторившего во всех существенных чертах французский вариант Васа.
        В сочинениях Гальфрида, Васа и Лайамона король Артур показан как великий герой и великий король. В современных им французских интерпретациях легенды Артур "деградирует", отходит на задний план, его история и образ превращаются в своего рода обрамление для приключений других героев. Наиболее знаменитый французский поэт XII столетия Кретьен де Труа написал пять романов, в которых разрабатывал такие популярные впоследствии мотивы, как любовь Ланселота к королеве Гвиневере, приключения рыцаря Гавейна и т.д. Артуровский миф в его романах становится материалом для постановки актуальных для того времени этических проблем, таких, как рыцарский идеал, соотношение рыцарского долга и куртуазной любви, подвиги во имя славы или во имя высокой духовной цели.
        Итог средневековому развитию легенды подвел в XV столетии английский рыцарь Томас Мэлори (ок. 1417-1471) прозаическим романом "Смерть Артура", напечатанном в 1485 г. Вильямом Кэкстоном. Т. Мэлори не только талантливо пересказал красочную легенду, собрав под одним переплетом многочисленные истории о рыцарских подвигах и куртуазной любви, но и сумел при их помощи передать дух и атмосферу своего тревожного времени.
     Прослеженная нами история формирования артуровской легенды показывает, что к XVI столетию в нее входили многие элементы и мотивы, которые сделали ее чрезвычайно популярной в елизаветинской Англии. Это и "римско-императорское" происхождение короля Артура, и его военные успехи как в борьбе с захватчиками, так и в захватнических войнах, и его умение сплотить нацию для решения важных проблем, и его блестящий двор, и воплощенное в его истории ощущение взлета перед падением, расцвета перед поражением. Многие из этих мотивов оказались чрезвычайно созвучны настроениям, царившим на Британских островах во второй половине XVI в.

          О популярности легенды в Англии говорит хотя бы тот факт, что в 1568 г. секретарь королевы Елизаветы отмечал, что "книга эта часто изгоняет Библию из покоев государей"   1. Бытование артуровского мифа в английском королевстве того времени имело, как нам думается, несколько аспектов: актуально-политический, точнее, династический, историко-национальный и этический.
         Актуально-политический/династический смысл легенде стали придавать задолго до Тюдоров. Уже вскоре после нормандского завоевания история короля Артура, с одной стороны, напоминала побежденным о славном прошлом, а с другой, - как справедливо утверждает А. Мортон, использовалась в интересах завоевателей. Нормандская династия, воцарившаяся в Англии, была очень молодой и в общем-то недостаточно знатной. Сам Вильгельм Завоеватель по происхождению был не королевской, а герцогской крови, разбавленной к тому же кровью его матери-простолюдинки. Основанной им династии «нужен был миф, подобный тому, чем была "Энеида" для молодой римской империи или же предания о Шарлемане для французских королей»2. Такой миф нормандцы нашли в рассказанной Гальфридом Монмутским истории короля Артура.
        Использование легенды о короле Артуре для того, чтобы укрепить права на трон, практиковалось в Англии и много позже. Собственно говоря, на нее опирались и непосредственные предшественники королевы Елизаветы. Ее дед, Генрих VII, пришел к власти, как известно, в результате победы над Ричардом III Йорком. Он обосновал свои притязания на престол не только тем, что принадлежал к Ланкастерам по рождению и к Йоркам в результате брака, но и тем, что его дальним предком был король Артур.
         Согласно легенде, изложенной в конце "Истории бриттов" Гальфрида Монмутского, последнего короля бриттов, Кадваладера, посетило видение, в котором ангел поведал ему, что его династия лишится трона, который обретет вновь после длительного периода правления саксонских и норманнских королей. Генрих Тюдор считал себя потомком Кадваладера; на коронацию он явился из Уэльса под древним знаменем с изображением красного дракона и взошел на трон, как удачно сформулировала Роберта Бринкли, "именем древних британцев"3.
         Образ короля Артура и связанные с ним легенды широко использовались первыми Тюдорами в пропагандистских целях и при организации всевозможных увеселений. Генрих VIII, например, "регулярно сражался на турнирах, являя собой новое воплощение легендарного Артура, сплотившего весь цвет английского рыцарства"4. Как всегда, в Британии особый акцент на связь с королем Артуром делался при смене династии. Яков I Стюарт возводил свое происхождение к легендарному королю не только через Тюдоров (его прабабка Маргарита Тюдор была дочерью Генриха VII), но и через Стюартов.
         Прослеживая свою генеалогию, Яков, как и его предшественники Тюдоры, исходил из "Истории бриттов" Гальфрида Монмутского и исторических сочинений своего времени. Гальфрид завершил свой труд упоминанием того, что "гордый народ" (бритты), "погрязнув в невежестве... стал называть себя не бриттами, а валлийцами"5 (пер. А.С. Бобовича), что позволяло всем валлийским (т.е. шотландским, уэльским, корнуэльским) владыкам считать себя потомками короля Артура.
        Англичане того времени хорошо знали изложенную в хрониках Холиншеда
историю Флинса, сына Банко. Флинсу удалось спастись от подосланных Макбетом убийц; он бежал в Уэльс, где влюбился в принцессу Несту, дочь последнего местного короля. Их сын вернулся в Шотландию, стал лордом-камергером (Lord High Steward) и основателем стюартовской династии шотландских королей.
         Чтобы усилить свои притязания на британский трон, Яков I стремился возвести свой трон не только к Артуру, но даже к легендарному Бруту, который некогда - как ныне сам Яков I - правил единым королевством. Мысль о том, чтo
Яков является наследником Артура, "новым Артуром" была широко распространена в литературе начала XVII в. Ее разрабатывали Кэмпион в "Маске нa женитьбу лорда Хея" (1606-1607), Уорнер в "Продолжении Англии Альбиона" (1606), Бен Джонсон в "Маске об Обероне" (1611) и мн. др.6
        Безусловно, поскольку королева Елизавета была женщиной, прямые аналогии с королем Артуром в отличие от Генриха VII и Якова I в ее случае не могли быть проведены. Однако принадлежность к королевской династии, которая считала себя наследницей римской героики и римской императорской власти, в политическом плане была несомненно важна для Елизаветы, в царствование которой были заложены основы Британской империи. Династический аспект артуровской легенды переплетался с историческим и национальным.
       Исследователи отмечают, что в средневековой легенде о короле Артуре "уже наблюдаются черты того сознания, которое можно назвать преднациональным"7. Старинные истории подчеркивали необходимость объединения страны, консолидации всех сил ради отпора иноземным захватчикам. В эпоху резкого противостояния Англии и Испании, в условиях, когда угроза испанского вторжения нередко становилась весьма реальной, этот аспект мифа звучал чрезвычайно актуально. В то же время королева Елизавета, окруженная многими сильными личностями - Ф. Дрейком, У. Рэли, Уильямом Сесилом, Робертом Дадли, Джорджем Талботом, Филипом Сидни, которым она делегировала свои полномочия в практической деятельности, - несомненно напоминала Артура французских романов, где протагонистами выступали его рыцари, но не сам король.

          Созвучными елизаветинскому веку оказались и идеи куртуазии, придворного служения даме, которые занимали важное место в "кретьеновской" разработке легенды об Артуре. Кэтрин Бэйтс, посвятившая специальное исследование проблемам елизаветинского двора, отмечала, что слово courtship приобретало применительно к нему особое звучание, основанное на взаимопроникновении двух его смыслов - "ухаживания" и "бытия придворным"8.
         Красочный мир кельтских легенд с его культом любви, приключений и жаждой славы очень подходил для передачи сущности и специфики жизни двора, в котором царила королева-девственница и многие члены которого были весьма предприимчивыми авантюристами, а также для постановки этических проблем.
       Квинтэссенцией того, как елизаветинский век понимал и трактовал легенду
о короле Артуре, и одним из наиболее значительных литературных произведений эпохи стала поэма "Королева фей" (1590-1596) Эдмунда Спенсера (1552?-! 599). Создавая поэму в подражание античному эпосу и в то же время ставя перед собою цель прославить царствующую королеву. Спенсер, по словам Д.М. Урнова, "в оболочке авантюрно-галантного повествования о подвигах рыцарей короля Артура, служащих прекрасной фее Глориане, развертывает аллегорическое изображение жизни двора Елизаветы и ее ближайшего окружения 9. Не претендуя на сколько-нибудь исчерпывающий анализ этого многопланового сочинения, отметим только те его особенности, которые связаны с интересующей нас темой.
       Как и многие его современники. Спенсер не обходит вниманием претензии Тюдоров как наследников досаксонской королевской династии. В 10-й песни II книги (ст. 5-68), передавая содержание двух томов, прочитанных принцем Артуром и рыцарем Гийоном во время их пребывания в замке дамы Альмы, и в 3-й песни III книги (ст. 31-50) поэмы он пересказывает сведения, почерпнутые им из "Истории бриттов" Гальфрида и ее продолжений, написанных такими елизаветинскими хронистами, как Хардинг, Графтон, Шоу и Холиншед. Направленность этих отрывков - апологетическая по отношению к Тюдорам и их правам на трон - выражает дух времени.

         Любопытно, как переосмысливает Спенсер образ самого Артура. В предисловии к "Королеве фей", адресованном У. Рэли, поэт объяснял, почему он обратился не к биографии своего патрона, а к артуровскому материалу: "Я выбрал историю короля Артура как наиболее подходящую вследствие великолепия его личности, прославленной более ранними трудами многих мужей, а также вследствие того, что она наиболее удалена от зависти и подозрительности нашего времени"10.
         Однако Спенсера Артур интересует не как правитель, а как воплощение всевозможных добродетелей: "Я тщусь изобразить в Артуре, до того, как он стал королем, образец храброго рыцаря, совершенного в двенадцати добродетелях..." (с. 15). Эта цель определила структуру поэмы. Автор предполагал написать 12 книг этического характера, затем, в случае их успеха, - продолжение также из 12 книг, посвятив их 12 политическим добродетелям. Всего - в подражание античному эпосу - должно было быть 24 книги. Этот замысел не был выполнен: в современном виде "Королева фей" насчитывает лишь 6 книг.
        Спенсер не случайно делает своим героем не Артура-короля, а Артура-принца. Это позволяет поэту отвести ему подчиненное положение как в сюжете, так и в системе персонажей. "Королева фей" принадлежит к жанру видения. Юный Артур видит во сне чудесное королевство фей, где правит царственная Глориана, и отправляется на его поиски. Само видение Артура в поэме не изображено, мы узнаем о нем из авторского предисловия (с. 16).
        На протяжении всего повествования принц Артур выполняет одну и ту же роль. Когда герой того или иного эпизода, из которых, совершенно в духе рыцарских романов, состоит поэма, в ходе своих странствий попадает в безвыходное положение, Артур приходит к нему на помощь и спасает его. Так, в 8-й песни I книги принц выручает из беды Рыцаря Красного Креста, который томится в плену у великана Оргоглио и ведьмы Дуэссы. А в песни 8 книги II спасает Гийона из рук разбойников, совершая позднее аналогичный подвиг и по отношению к Тимиасу. Подвиги Артура стандартны для рыцарской литературы, он побеждает великанов и разбойников, спасает прекрасных дам, отвоевывает для них замки и помогает воссоединиться с возлюбленными.
      Таким образом, на событийном уровне Артура нельзя назвать протагонистом поэмы: он, как правило, выполняет функции своего рода "бога из машины", восстанавливая попранную справедливость. Поскольку его образ лишен национального и политического пафоса, Артура вряд ли можно считать и главным героем идейного пласта произведения.
        Молодой Артур предстает в поэме как аллегория великолепия, однако, на мой взгляд, эта идея скорее заявлена, чем воплощена. Образ принца достаточно традиционен как в его материально-художественном, так и в иносказательном аспекте. Артур наделен стандартными эпитетами: "цвет добродетели и благородства" (с. 301, II, 7), "самый благородный рыцарь из всех, рожденных в Британии" (с. 155), он предсказуемо действует в заданных обстоятельствах.
       Великолепие как моральное качество на его примере также скорее декларируется, чем убедительно выражается аллегорическими средствами. Детали внешнего облика принца Артура (блестящие доспехи и щит, украшенный алмазом, способным повергнуть во прах всех врагов рыцаря) и особенности его поведения, конечно, могут быть истолкованы в иносказательном духе, однако они лишены одной из главных черт аллегорической образности, призванной по своей сути наглядно и однозначно демонстрировать ту или иную абстрактную идею.

        Поэма, созданная во славу королевы Елизаветы, воспевает именно ее и ее царствование. Достаточно сказать, что само имя короля Артура возникает только в конце I книги, в то время как с Глорианой, "той самой великой королевой страны фей" (с. 41), мы встречаемся уже в третьей строфе 1.1. По утверждению Спенсера, Глориана есть воплощение Славы вообще, но также и воплощение "наивеликолепнейшей и наиславнейшей особы, нашей королевы" (с. 16).
         Императорская ипостась образа Елизаветы представлена в поэме королевой фей, Елизавета, как прекрасная и добродетельная дама, изображена под именем Бельфебы (т.е. Дианы, Луны), которое Спенсер дал ей в подражание У. Рэли, воспевавшего королеву под именем Синтии.
        "Королева фей" содержит множество намеков на елизаветинскую эпоху и прямых упоминаний современных автору событий. Так, история Тимиаса и Бельфебы в 7-й и 8-й песнях IV книги, вероятно, основана на одном из эпизодов во взаимоотношениях Елизаветы и ее фаворита У. Рэли. Разгневанная тайной женитьбой своего приближенного, королева изгнала его из придворного общества и заточила в Тауэр, однако затем была вынуждена простить. Обилие аллегоризированного исторического материала можно обнаружить в V книге: это и суд над Марией Стюарт (песнь 9), и проблема испанского владычества над Нидерландами (песни 10-11), и "еретичество" Генриха Наваррского (песнь 12). В 11-й песни IV книги Спенсер советует англичанам прислушаться к голосу У. Рэли, который постоянно призывал их колонизовать южную Африку  (строфа 22, с. 704).
         Можно предположить, что артуровская легенда привлекала елизаветинцев и содержащейся в ней мифологемой расцвета перед закатом, победы перед неминуемым поражением. Предощущение трагического будущего, как показывает, например, раннее, наиболее оптимистическое, творчество Шекспира, не было чуждо людям елизаветинского века - периода блестящего взлета английской ренессансной культуры, за которым последовали времена, для нее далеко не столь благоприятные.
       Анализ "Королевы фей" Э. Спенсера, самого значительного художественного воплощения артуровских легенд в елизаветинской Англии, убеждает в том, что популярный средневековый миф был существенно переосмыслен в духе идеологических потребностей времени. Вместе с тем бытование легенды о короле Артуре в Англии конца XVI - начала XVII в. дает материал и для более общих размышлений о том, как Ренессанс использовал миф, в частности античный.
         Напомним, что в античности мифология была универсальной формой сознания, научного, практического, религиозного и художественного освоения и осмысления мира. Возрождение же оперирует скорее не античным мифом в полном смысле этого слова, а лишь частью его содержательного объема. Миф в период Ренессанса уже лишен ритуально-языческого содержания; иногда он сохраняет многозначность и выступает в роли символа; в других случаях, утрачивая полисемию, превращается в знак. Так, мифологический образ Геркулеса к эпохе Возрождения стал восприниматься уже не как великий античный герой, сын Зевса и антропоморфное воплощение силы, а как ее эмблема или знак. Фигура Афины, утратив свою религиозно-языческую окраску, превратилась в обозначение мудрости, а Афродита - любви и красоты. Безусловно, античные боги и герои ассоциировались с этими же качествами, однако их образы отнюдь не сводились только к ним.
        По тому, как ее используют, легенда о короле Артуре в эпоху Возрождения приближается к античным мифам, в известной степени приобретая символический и знаковый характер. Однако в отличие от античного мифа применительно к артуровской легенде можно говорить не о сужении смысла, а о его расширении. Ее ренессансная трактовка по сравнению с раннесредневековыми становится более богатой и многозначной. Можно предположить, что, решая свои идеологические и художественные задачи, Возрождение стремится "выровнять" античный миф и средневековую легенду по уровню их смыслового наполнения.

ПРИМЕЧАНИЯ
Миф в культуре Возрождения. - М.: Наука, 2003, с.294-300[/b]